Дмитрий Кленовский - «…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962)
Добавлю тут же, что я отнюдь не плохого мнения о стихах Одоевцевой, хотя и не большой их поклонник.
Судить о статье Ульянова[249] обо мне я, как заинтересованное лицо, не могу. Мне кажется только, что, за исключением концовки, он не более хвалебно высказался обо мне, чем Вы об Одоевцевой. Статья эта, конечно, многим пришлась не по вкусу, и я предчувствую, с каким сладострастием Терапиано в будущей рецензии о № 59 «Н<ового> ж<урнала»> сразу же расправится с двумя своими «врагами» — мною и Ульяновым![250] Но вот Струве просил меня даже довести при случае до сведения Ульянова, что он согласен решительно со всеми положениями и выводами его статьи. Он считает ее только слишком краткой. Тут все, конечно, дело вкуса! Кто любит мои стихи, тому статья нравится, и наоборот. Вам она не нравится потому, что Вы… не любите моих стихов. В Ваше хорошее (как Вы пишете) отношение ко мне (как к поэту) я, откровенно говоря, не верю. Если Г. Иванов сыграл в Вашей жизни такую огромную роль, всю ее, как Вы выразились, перевернул (не поэтическим же своим мастерством перевернул — оно одно не переворачивает — а своим миропониманием), то мои стихи Вам нравиться не могут, а следовательно, хорошо относиться ко мне как к поэту Вы тоже не можете, т. к. я и Г. Иванов — антиподы. Вам, вероятно, нравятся у меня отдельные образы, та или иная игра мыслей и т. п., но внутренней связи с моей поэзией у Вас нет и быть не может. Я это давно знаю, и, как видите, это не влияет на мое к Вам отношение. И защищать меня (как Вы обещаете) Вы, конечно же, никогда не станете, и не только от Одоевцевой, но и от Терапиано, и даже от Трубецкого. Не станете потому, что нет у Вас в этом душевной потребности. И уж если защищать, то ото всех, и от тигров тоже, а не от одних шакалов. Зачем мне нужна защита от шакалов!? Повторяю, дорогой, я на Вас никак не в обиде! У каждого свой вкус и свои литературные симпатии.
Да, вот еще что: мне непонятно, как могут стихи Г. Иванова «перевернуть» чью-либо жизнь, т. е. сообщить ей какое-то новое действенное содержание? По-моему, они могут ее только выхолостить. Что может «перевернуть» серная кислота? Она может только выесть то, чего она коснется. Это уже не событие, а несчастье…
Сердечный привет! Д. Кленовский
46
29 авг<уста 19>60
Дорогой Владимир Федорович!
И Вам спасибо за письмо искреннее, живое, горячее (я ведь именно это все в Вас особенно и ценю!). Обижаться (как Вы опасаетесь) просто не за что. Но поговорить еще немножко есть о чем. Но только ради Бога не вытаскивайте у меня «линейки» из рук! «Линейка» — вещь полезная! Ею раньше еще и по пальцам били, и часто за дело. Если я, как Вы говорите, в поэзии высоко взлетаю, а опускаюсь (это уж я говорю) на парашюте, не разбивая себе при этом под общий хохот лба, то это только потому, что в моем высотном коктейле есть ложка осторожности и здравого смысла, качеств в поэзии при всяческих безумствах совсем не лишних. Благоразумие не должно, конечно, отяжелять поэзию, но должно предохранять ее от газообразного состояния. И вообще: в мыслях я «фантаст», а в деталях — реалист. Я могу высказаться в моих стихах не по-земному, но у меня никогда не будет в первой строке сиять солнце, а в четвертой идти дождик или астры цвести одновременно с яблонями, как это нередко случается у наших сегодняшних поэтов. Я против неправдоподобия в земных деталях, ибо земля есть земля, и я, пока я на ней, подчиняюсь ее законам. Но «парить» над нею я могу, как мне заблагорассудится. Вот почему, поскольку Вы рассуждаете о делах земных, я и вытаскиваю линейку, делю и вычитаю. Ведь мыс Вами в предыдущих письмах не о стихах спорили, а о поступках. Поэзия — это дело, если так можно выразиться, внеземное, а поступки — дело земное, и критика их тоже. Поэтому нет ничего удивительного в том, если в поэзии я, как Вы выразились, «проникаю иногда в недоступное», а в критике (притом не поэзии!) делю, множу, вычитаю.
Вы говорите, что любите поэзию «в любой форме и независимо от содержания». Подписываюсь под этим двумя руками с единственной оговоркой, что содержание поэзии не должно оскорблять мою душу (дразнить — может, вот почему, например, «1943 год» Моршена мне очень нравится). Г. Иванов единственный русский поэт, которого я, при всех его талантах, не приемлю. Не приемлю именно потому, что он оскорбляет меня, и притом не только как христианина (хоть и плохого), но и как человека. Сказано: всякая хула простится человеку (т. е. даже хула на Бога), но хула на Духа Святого не простится человеку. А поэзия Г. Иванова именно прежде всего хула на Духа Святого, отражение коего, пусть и в обезображенном виде («я знаю: мир обезображен…»[251] — Д. К.), есть и в нашем мире, и в каждой человеческой душе. Пока я не уверен в том, что мир обезображен Богом, а не человеком, я не имею права хулить Духа Святого в мире и в человеке. Оправдывать Г. Иванова, вытягивая (за волосы!) единичные и сомнительные примеры обратного из его стихов, — занятие неубедительное. Т<ак> ч<то> тут дело уже не в линейке, а в чем-то более серьезном. Между Некрасовым и Фетом нет той (сказал бы я) бездны, какая существует между Г. Ивановым и любым русским поэтом, в том числе и Кленовским. Вот почему нельзя принять и того и другого, а нужно между ними выбрать, иначе это недостойно человека: либо дьяволу поклонись, либо Богу. Можно признавать существование обоих, но поклоняться можно только одному из них. Ведь дело тут не только в художественных мазках, но и в исповедании, в символе веры.
Что касается «жанра» (письмо в редакцию, мол, одно, а статья — другое), то я тут разницы не вижу. Отвечаете Вы одинаково и за то и за другое. Безразлично, из какого Вашего «жанра» будут, скажем, цитировать — сказано было Вами, и топором не вырубить. Разве Вы рискнете возразить, что письма в редакцию пишете, мол, под аффектом, что ли, и за них не отвечаете? Даже из личных писем могут процитировать (Березов так делает). Т<ак> ч<то> тут нужны осторожность и чувство ответственности. Вам, дорогой, вообще свойственно подчиняться настроению, минуте. В этом Ваша прелесть, но и слабость. Это свойство хорошо в стихах, но не в критике, там — увы! — надо владеть собой.
Насчет концовки статьи Ульянова обо мне вполне с Вами согласен (я это отметил уже и в предыдущем письме). Непонятно мне только, что Вы имеете в виду, когда говорите о «подозрительности» статьи? Подозрительны бывают взаимные похвалы, а я никому, в том числе и Ульянову, не могу «заплатить» такой взаимностью за расположение ко мне.
Что касается моей полемики с Терапиано в «Н<овом> р<усском> с<лове>»[252], то хочу напомнить Вам, что началась она, в сущности, по той же точно причине, как и Ваш спор с Рафальским: я заступился за тех поэтов-новоэмигрантов и не-парижан (Елагина, Анстей, Моршена, Лидию Алексееву и др.), которых в то время парижская критика в лице Терапиано и Померанцева (я говорил в статьях об обоих) не только игнорировала, но и преследовала (Алексеевой Терапиано в рецензии советовал совсем перестать писать стихи!). О себе самом я в моих статьях не сказал ни единого слова, хотя Терапиано игнорировал и меня. Терапиано же перевел свои ответы на мою статью в плоскость нападок на меня как на поэта (с моими стихами он, мол, не знает, что делать, каждая моя новая книга хуже предыдущей и т. д.), и с тех пор не перестает вообще задевать меня при каждом удобном случае. Воображаю, в каком виде представил он это дело в Ваших глазах, вероятно, свел все к тому, что мои статьи были личной местью за его ко мне невнимание. Вы говорите, что поэтам надо заступаться друг за друга — именно так я и поступил, но Вы этого не заметили и сомневаетесь, кто прав. Из-за любви к стихам Г. Иванова Вы подпали теперь под влияние его «душеприказчиков». Между тем об обоих я слышу, притом и из Парижа, самые отрицательные отзывы. В частности, никто Одоевцеву не заклевывает — она сама всех заклевывает, прошлогоднее ее выступление против Л. Алексеевой — верх гнусности, явная попытка уничтожить соперницу. Теперь Одоевцева разными махинациями всячески выпячивает себя. О ней пишут в «Р<усской> м<ысли>» какие-то подставные лица, а то, как я слышал, и она сама и Терапиано под разными псевдонимами, внезапно возникающими из небытия (Аристарх, Ариэль, Шекаразина[253]) — если Вы читаете «Р<усскую> м<ысль>» — могли бы это заметить. Высказываться против себя в «Р<усской> м<ысли>» они никому не дают, никакие письма в редакцию на этот счет, не говоря уже о статьях, не пропускаются. Картина довольно непривлекательная, и грустно, что как-то и Вас сумели в это дело вовлечь, пользуясь Вашей любовью к стихам Г. Иванова и Вашим благоговеньем перед его памятью. Об этом не я один жалею.
Ну хватит. Перейду к делам семейным. Посылаю Вам новейший снимок, сделанный с нас этим летом Глебом Струве на балконе нашей комнаты в старческом доме. Снимок этот — образчик того, сколь обманчива бывает внешность: жена на ней во время краткого пребывания дома между двумя операциями. Она удивительно умеет владеть собой и скрывать свои боли и недуги. Сейчас она с трудом выкарабкивается из очередной сердечной неприятности.
